Черная ночная рубашка: комплекс слияния и непрожитая жизнь

Книга всемирно известного юнгианского аналитика Натана Шварц-Саланта посвящена новой концепции комплекса слияния – итогу размышлений автора над природой глубинных аспектов межличностного взаимодействия. Рожденная в лаборатории аналитического пространства, эта концепция становится важнейшим инструментом, позволяющим осмыслить трудноуловимые, остающиеся обычно неосознаваемыми, процессы в поле взаимодействия пациента и аналитика, в переносе и контрпереносе, что зачастую оказывается решающим для исцеления и вступления на путь индивидуации.

Адресуется психотерапевтам и психологам, интересующимся бессознательными процессами в человеческом общении.

---

Содержание

Предисловие к русскому изданию
К читателю
Глава 1. Предвестники хаоса
Глава 2. Восприятие: незримый мир комплекса слияния
Глава 3. Раскрытие комплекса слияния
Глава 4. Вездесущность комплекса слияния
Глава 5. Тонкое тело души: защитный покров внутренней жизни
Глава 6. Трансформирование "суррогатной кожи"
Глава 7. "Черная ночная рубашка"
Глава 8. Раскрытие фантазий, страха и ярости
Глава 9. Отвращение, обвинение и передача
Глава 10. Архетипическое ядро комплекса слияния
Глава 11. Комплекс слияния в творчестве
Глава 12. По ту сторону Самости
Приложение А. Подходы, основанные на теории развития и имагинативного поля
Приложение Б. Комплекс слияния и поле: руководство для сомневающихся
Примечания
Литература

---

Отрывок из книги

Глава 2. Восприятие: незримый мир комплекса слияния

Комплекс слияния пребывает между пространством, в котором противоположности слияния и дистанцирования еще не разделены, и другим пространством, в котором противоположности разделены и обозначены. В этом "промежуточном" мире чаще доминирует душевная и физическая боль, а стабильное переживание пространства отсутствует. Состояние слияния с анализируемым лишает аналитика его излюбленного инструмента: он (или она) не может в достаточной степени распознать свои собственные чувства или "внутреннее состояние", чтобы обнаружить, какой именно их аспект может быть производным от психики анализируемого. Этот процесс, известный как проективная идентификация, зачастую является ценным источником информации в психотерапии¹, но в случаях, когда поле между аналитиком и анализируемым организовано комплексом слияния, следует использовать иные формы восприятия.

Более того, стандартные терапевтические практики, такие как интерпретация снов или переноса, могут ввести анализируемого в состояние крайней тревожности, поскольку такой подход может переживаться как подталкивание к преждевременному разделению субъекта и объекта. Если аналитик пытается вовлечь в работу энергии и динамику комплекса слияния, то не стоит форсировать подобные рациональные уровни диалога.

Следствия хаотической природы "промежуточного мира", в котором обитает комплекс слияния, таковы, что анализируемый редко когда будет способен описать свои переживания до того, как аналитик сам первым почувствует их. Сам по себе анализируемый нечасто способен осознать динамику комплекса слияния. Более того, ни вопросы, задаваемые анализируемому, ни поиск ассоциаций к образам его сновидений или к жизненному опыту — ничто из этого не приведет к открытию существующего "невозможного" состояния слияния.

Доминирующие в современном мире пошаговое мышление и рационально-перспективная форма сознания, центральные для науки и всех исследований, претендующих на объективность и понимание жизни через исследование ее отдельных частей, взаимодействующих посредством причинной связи, неспособны облегчить восприятие противоположностей, характерных для комплекса слияния. Если мы применим некую теорию, — например, теорию, описывающую детское развитие или внутренние, имагинативные опыты, — то и здесь подобная рациональная форма сознания не сможет помочь распознать комплекс слияния (Schwartz-Salant, 1989). Тут требуется другой тип сознания, неординарная форма восприятия, когда окажется возможным ощутить духовный или душевный фон личности или поля, в котором находится человек. Восприятие это не есть интуиция в обычном смысле нерациональной связи с бессознательными процессами; скорее, оно требует акта творения, сходного с тем, что описан в многочисленных мифах сотворения. Из этого процесса развивается сущностно новая форма сознания, через которую внутренняя реальность анализируемого и реальность поля становятся равно поддающимися восприятию.

Веру в то, что земля и небо изначально были едины или были смешаны в водах Хаоса, что требовало разделения на противоположности и создания пространства, мы находим во многих культурах. "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою" (Быт. 1: 2). Сказав: "Да будет свет" (Быт. 1: 3), Создатель отделил свет от тьмы, и назвал свет днем, а тьму ночью, что завершает ветхозаветный рассказ о первом дне творения. До этого момента пространства не существовало. Затем, на второй день, Создатель говорит: "Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды" (Быт. 1: 6). Так создаются Небеса и, стало быть, начинает существовать пространство.

В древнеегипетских текстах бог Шу укрощает демонов тьмы и разделяет Нут и Геба, небеса и землю. И вновь творческое действие происходит внутри лишенной формы пустоты, что предшествует созданию пространства: Шу укрощает демонов, Яхве подчиняет водный хаос и создает небеса, землю и свет². Сходным образом аналитик покоряет собственные тенденции к диссоциации, к побегу в состояние ментальной рефлексии и прочь от физического присутствия. Что самое важное, аналитик работает на создание "внутреннего пространства": чувствует и воспринимает собственные менее опытные части, столь сильно напуганные полями, генерируемыми комплексом слияния, и заботится о них. Донаучные общества считали хаос, существовавший "до второго дня", одновременно и источником опасности, и купелью творения чего-то сущностно нового. В некоторых символом его был мифический дракон с драгоценным камнем во лбу, который требовалось достать. Аналитик, оказавшийся под ударами болезненных переживаний в ощущении отсутствия пространства (см. Приложение А), призывается для выяснения таинства этого состояния: он (или она) должен обладать намерением опереться на поле и пережить ощущение хаоса, характерное для этого поля, не вводя преждевременного порядка. В каком-то смысле нужно позволить самому полю бесконечно распространиться и одновременно чувствовать его наличие "между" собой и анализируемым, концентрироваться на нем. Из такого недифференцированного, смешанного состояния взвеси, в котором собственное Эго одновременно видит и не видит и таким образом делает возможным восприятие и постижение, аналитик начинает сортировать и вычленять противоположности.

***

Какова же природа этого неординарного восприятия, открывающего поле восприятия анализируемого к тому, что присутствует там? Рационально-дискурсивная форма сознания, это великое и столь дорогой ценой завоеванное достижение последних трехсот лет, результатом которого стала способность проследить человеческий рост в процессе развития от внутриутробной жизни и рождения дальше, через четко определенные стадии, терпит неудачу лишь в единственном случае: такое сознание неспособно породить интересующее нас восприятие. Спешу подчеркнуть слова "в единственном", ибо подобная перспектива с точки зрения развития (к примеру, теория раннего (см. Приложение А) должна сочетаться с неординарной формой восприятия (Clark, 1959, p. 76, 80) таким образом, чтобы вместе они породили понимание, отвечающее актуальной истории анализируемого.

Слова художника Маршанда, цитируемые Морисом Мерло-Понти, кое-что говорят нам о природе требуемого восприятия: "Часто, будучи в лесу, я чувствовал, словно бы не я любуюсь лесом. Иногда мне казалось, что это деревья смотрят на меня, говорят со мной... Я стоял там и слушал... Думаю, что художник должен быть пронизан вселенной, а не проникать в нее" (Merleau-Ponty, 1964, р. 167)³.

Аналитик, пытающийся ощутить присутствие комплекса слияния, должен, аналогично художнику, позволить себе оказаться пронизанным полем, оживляемым работой с анализируемым. Поле это оказывается "третьей сферой", как и лес Маршанда, и сознание, пронизанное этим полем, а не жаждущее проникнуть в него (чтобы извлечь информацию или создать порядок), может обнаружить, как раскрывается сущность, как возникают образы, стоящие понимания. Можно познать такие характерные для этого поля качества, как оппозиция "слияние-дистанцированность", или образы расщепления "верх-низ" у анализируемого⁴. Подобные образы не приходят постоянно, как это бывает с ощущениями, полученными посредством проективной идентификации. Рамки, оперирующие лишь тремя измерениями, характерные для последовательности рационально-перспективных форм сознания, не в состоянии открыть пространство восприятия.

Многие великие поэты, психологи и философы последнего столетия настаивали на существовании иного способа восприятия. Можно вспомнить характеристику взгляда кита, которую дает Генри Мелвилл — кит, чьи глаза находятся по бокам головы, способен видеть противоположные стороны одновременно (Melville, 1962, ch. 74), тогда как люди обречены видеть сначала одну, а потом другую. Сожаления Райнера Марии Рильке об утраченной открытости детского взгляда прекрасно звучат в восьмой "Дуинской элегии" (Rilke, 1982, p. 193):

Всем зрением внимают существа
Открытому. И только наши очи
наоборот, расставлены вокруг
ловушками, перекрывая выход.
Что там вовне, мы знаем лишь по лику
зверей: детей мы понуждаем
взгляд отводить и видеть наизнанку,
не то открытое, что нам являет зверь
своим лицом, в котором смерти нет*.

*(Цит. в переводе В. Куприянова. — Прим. пер.)

Те же томления мы найдем и у Д. Лоуренса с его критикой рационального. Художники на протяжении последнего столетия продолжали биться над все той же базовой темой: сознание, получившее столь интенсивное развитие в эпоху Ренессанса, несмотря на свое огромное значение, обладает серьезными ограничениями. Новая форма понимания конкретна, имеет место здесь-и-сейчас, чувствуется, видится и познается в настоящем. Она не является итогом пошаговых процедур, разделяющих мир на части, но, скорее, живет внутри чувства полноты, тотальности. То, что Жан Гебсер называл "аперспективным сознанием", — это переживание, получаемое посредством суживания Эго, ослабления его хватки (hold) и вступления в процесс ощущения бессознательного поля между людьми. Трансформированное Эго затем можно обнаружить посредством видения бессознательного (и это "видение" может фактически быть визуальным, аудиальным, кинестетическим или эмоциональным), того "природного света", который в столь большой степени был в фокусе внимания предыдущих эпох (Gebser, 1991, p. 26).

Через этот "свет" мы воспринимаем чистое настоящее; время больше не разделено на три периода — прошлое, настоящее и будущее. Вот что пишет Гебсер о рисунке Пикассо 1928 г. без названия: "В рисунке Пикассо выражена именно интегральность или целостность, потому что впервые само время включено в изображение. Когда смотришь на этот рисунок, то одним взглядом видишь всего человека в целом, воспринимая не просто одну его возможную сторону, но одновременно и спереди, и сбоку, и сзади. Словом, все разнообразные стороны присутствуют одновременно. Если формулировать это обобщенно, то мы экономим время, упраздняя необходимость обходить человеческую фигуру со всех сторон, чтобы последовательно увидеть разные виды ее, и необходимость синтезировать или суммировать эти частичные перспективы, что может быть осуществлено лишь посредством концептуализации. Раньше „увязывание44 подобных различных секторов видения в одно целое было возможно лишь путем объединения воспоминаний о последовательно осмотренных аспектах и, следовательно, такая „целостность44 была исключительно абстрактной" (ibid., p. 24). Достигнутое подобным образом понимание подобно прозрению или откровению о том, что есть там⁵, во многом сходному с "переживанием художника, живущего восхищением. Похоже, вещи сами испускают в пространство все то, что лучше всего ему подходит, будь то паттерны или констелляции элементов" (Merleau-Ponty, 1964, р. 167). Мерло-Понти говорит: "Четыре века спустя после ренессансных "решений" и три века после Декарта — глубина эта все еще нова и настаивает на поиске решения, происходящего не „раз в жизни“, а на протяжении всей жизни... Глубина эта есть переживание глобальной „локальности“ — все сущее в одном и том же месте в одно и то же время; это локальность, из которой извлекаются высота, широта и глубина; это переживание той объемности, которую мы выражаем словом, когда говорим, что вещь есть там" (ibid., р. 180). В "Зримом и незримом" он пишет об открытии нового измерения, которое не есть "незримое de facto, подобно объекту, укрытому за другим, но и не есть абсолютно незримое, что не имело бы ничего общего со зримым. Скорее, это незримое этого мира, то, что населяет его, поддерживает и воздает ему зримость, его собственные и внутренние возможности, бытие этого бытия" (цит. по: Busch, р. 88). Далее он отмечает: "Пауль Клее говорил, что линия больше не подражает видимости; она „воздает зримость“; это наметки генезиса вещей, готовых к сотворению" (ibid., р. 183). "Линия" может соответствовать наблюдаемым поведенческим моделям, которые с помощью аперспективного восприятия придают зримость тому, что обычно остается незамеченным. Таким образом, уровням травмы и насилия, скрывающимся за явными воспоминаниями анализируемого в аналитическом процессе, может быть "придана зримость". Посредством поля мы видим уникальным образом, и если вы уже пронизаны энергиями поля, то ваше "видение" очень часто чрезвычайно значимо для анализируемого. И здесь мы имеем дело с постоянной циркуляцией между проникновением (в поле) и пронизанностью (полем). Такая обратимость для Мерло-Понти оказывается "последней истиной, запускающей в действие и побуждающей круговорот Бытия" (p. 122).

***

Похоже, в коллективном сознании проявляется аперспективный подход, становясь в большей степени общедоступным, чем это было, скажем, сто лет назад. В целом ряде современных работ творчески мыслящих терапевтов эта форма сознания присутствует уже в гораздо большей степени, чем это было раньше. Кроме того, существует также замечательный и не столь уж редко встречающийся опыт того, как аналитик представляет случай на групповой супервизии, а члены группы "читают поле" и добираются до глубин психики как аналитика, так и анализируемого, о некоторых аспектах которых представляющий случай аналитик и не догадывался или понимал их недостаточно, однако эта информация латентно присутствовала в поле, транслируемом аналитиком в групповой процесс. Даже больше: к следующей сессии анализируемый зачастую изменяется, словно бы сам по себе, как будто бы он (или она) присутствовал во время супервизии.

Однако, обучая неординарным формам восприятия, я часто встречаюсь с тем, что считаю коллективной формой сопротивления: люди часто пугаются, боятся поверить тому, что они видят, поскольку ждут от рационалиста насмешек. Таков первый уровень сопротивления. Второй уровень принадлежит аналитику, работающему со своим визуальным образом, или телесным ощущением, или внутренним голосом, или состоянием чувств, который мимолетно проскальзывает в сознании и кажется не связанным ни с чем, что аналитик знает об анализируемом. Эти — назовем их потенциальными — ощущения часто нарушают границы того, чему аналитик был обучен, и поэтому с готовностью им отбрасываются.

Во время групповых сессий супервизии я, бывает, останавливаю доклад и спрашиваю группу: "Что вы услышали?". Редко кто-нибудь может ответить. Тогда я призываю группу послушать внимательно и прошу человека, представляющего случай, еще раз повторить то, что он только что сказал. Словно бы люди часто не имеют доступа к собственному "внутреннему уху", ощущающему некую странность в сказанном, или к собственному "носу", чувствующему "запах" не совсем того, что было сказано. Часто им нужна помощь в восстановлении тонких перцептивных способностей, действующих на нерациональном уровне.

Во время обсуждений восприятия посредством видения, аффекта, слышания или кинестетического ощущения я часто сталкиваюсь с вопросами типа "Как вы это воспринимаете?", "Почему я должен доверять этим образам? Как понять, что это не какие-то индивидуальные особенности, не имеющие особого смысла?", или: "Предположив, что мои образы имеют значение, я начинаю чувствовать себя нарциссичным". Однако, хотя аналитик может сознательно не придавать никакого значения своим мимолетным, неординарным ощущениям, отвергать их, такие ощущения часто неотвязно присутствуют внутри и вызывают дискомфорт. Более того, аналитик часто воздерживается от упоминания о подобных переживаниях на представлении случая, поскольку не хочет выглядеть безумцем или рисковать, подвергнуться насмешкам или критике за свою "магическую" установку.

Обычно я подхожу к этому так: предлагаю аналитику отметить и свое восприятие, и тенденцию к его отрицанию. С одной стороны, он может мельком увидеть состояние, которое было в ощущениях, с другой — обнаружить, что сознание переместилось к противоположному полюсу рационального отрицания. Если подобное понимание противоположностей оказывается успешным, то аналитик стоит на "границе" (по библейской схеме творения) второго дня.

Истории, подобные мифам и описывающие должное отношение к противоположностям, могут помочь людям справляться со сложными, диаметрально противоположными состояниями ума и тела. Один из таких мифов, который я подробно рассматриваю в книге "Тайна человеческих отношений", — это миф о страшном морском божестве Сисиютле, рассказанный индейцами квакиютль с северозападного побережья Тихого океана (Schwartz-Salant, 1998). Сисиютль — наводящий ужас двухголовый морской змей, отравляющий каждого, к кому прикоснется; он вызывает страх у любого, кто его увидит. По сути, миф говорит: если встретишься с Сисиютлем, твердо стой, опираясь на землю (т. е. оставайся соединенным со своим телом). Используй любые слова силы, какие знаешь, чтобы не убежать (в разум), ибо это может быть опасно. Укуси себя за язык, если это нужно (т. е. не говори раньше времени, пытаясь уйти от тревоги), но оставайся твердым. Потом смотри, как одна из голов поднимется из моря, а затем, когда она исчезнет, поднимется вторая голова. Если ты стоишь твердо и видишь первую, а затем вторую головы, преодолевая страх, заставляющий тебя бежать и отмежеваться от переживания, тогда, говорит миф, две головы повернутся друг к другу и увидят друг друга. Великая награда ждет того, кто пережил подобное: он наделяется способностью видеть то, что находится позади него⁷.

Мы можем применить этот миф к одному аналитику, представлявшему случай на супервизии. Он рассказал, что пытался быть открытым тому, чтобы видеть вместе с анализируемым, но произошло нечто странное: на мгновение он увидел, что голова анализируемого словно бы присоединена к телу лишь тонкой струной. Эта голова как бы подскакивала туда-сюда, а тело казалось безжизненным. Аналитик заметил, что образ вызывает у него тревогу. Когда он рассказывал это нам через несколько дней после встречи с анализируемым, его тревожность все еще ощущалась всеми членами группы.

Вместо того, чтобы верить этому образу или отрицать его значение, нужно сначала "посмотреть на одну голову Сисиютля, а потом на другую", т. е. сначала на шокировавший его образ, а затем на свое неверие и рациональное непринятие. Если он уважает обе противоположности, то проносит их перед взглядом собственного бессознательного (наподобие метафоры Мелвилла о ките). Если же образное восприятие невозможно, он остается в поле оппозиций и позволяет себе переживать одну из них, а затем другую последовательно. Тогда он начинает обнаруживать способность доверять себе и лучше постигать значение своего изначального видения, словно бы ему было даровано зрение, как в сказании о Сисиютле, — обладание собственным видением как формой восприятия, отличной от рациональной модели познания: то прозрение в каждый данный момент, которое развилось в его практике, как только он осмелился предоставить ему пространство, приобрело свойство "инаковости", достойное уважения и интереса.

В этом случае видение едва присоединенной к телу головы анализируемого вскрыло мощную форму расщепления "разум-тело", которое, в свою очередь, было защитой от психоза. Своим видением аналитик в большей степени открылся общему с анализируемым полю и начал воспринимать психотические, т. е. хаотические уровни, казалось бы, лишенные смысла. Именно поэтому аналитик и испытывал столь сильную тревогу.

Позднее выяснилось, что анализируемый страдает сильнейшим комплексом слияния. Он боялся любой сепарации; стало быть, как жаловался аналитик, в случае не наблюдалось никакого "прогресса". Для анализируемого сепарация от любого привычного поведения - как разрушительного, так и нет - вела к переживанию психотического процесса в ядре комплекса слияния. Только смещаясь к модусам восприятия, превосходящим пределы нормальных, рациональных подходов, аналитик смог начать воспринимать и конкретно назвать комплекс слияния. Этот акт наименования сродни магическому обретению власти над демоном через познание его имени, осуществленный, однако, путем аперспективного, а не магического, осознавания⁸, создал в поле такое контейнирование, которое позволило случаю использовать импульс, а анализируемому оказаться способным рискнуть изменить что-то в жизни. Ничто из этого, казалось, и не приближалось к стадии реализации, пока аналитик не смог совладать со своим видением, то есть до тех пор, пока он не заслужил его, выстрадав оппозицию ощущения и его отрицания вместе с анализируемым.

Опишу другой случай. Анализируемый мною финансовый аналитик испытывал стыд, поскольку ему недоставало энергии на то, чтобы соответствовать требованиям своего нового инспектора. Описав ситуацию, он сказал мне: "Я лишь обвиняю себя". Мой ум на мгновение померк. Я спрашивал себя: почему же я почувствовал себя обвиняемым? Просто ли это мой комплекс, заставляющий меня все время чувствовать направленные в мой адрес обвинения? Может быть, и так, но тут, казалось, было что-то еще. Я вернулся к утверждению "Я лишь обвиняю себя", постарался остаться с ним и прояснить, что же я испытываю, но это ни к чему не привело. Однако затем я разрешил себе меньшую ясность, решив подержать эту фразу между сознанием и бессознательным, и намеренно позволил моему переживанию стать в большей мере скрытым (Bull, 1999, р. 26). Я дал себе возможность сосредоточиться на поле между нами.

Терпеливо и осторожно, внимательно прислушиваясь к собственным телесным ощущениям, подмечая любые изгибы своих мыслей и воображения, я почувствовал, что что-то затвердевающее появилось из поля. Это было подобно появлению божественного (epiphany). Смутно начали разделяться оппозиции: их противоречивая природа стала более выраженной, но не принадлежала ясному осознанию "твоего" и "моего", или "внутренней" и "внешней" жизни.

В таком "намеренно смутном" состоянии я вновь почувствовал на себе обвинения, но потом это исчезло; вместо того, взглянув на анализируемого, я "увидел" пристыженного человека, и утверждение "Я лишь обвиняю себя" встало на место моего чувства. Затем чувство того, что меня упрекают, снова появилось, исключив видение его унижения. Исходя из этого стало понятно, что его изначальное утверждение несло в себе тотальную оппозицию "Я лишь обвиняю себя" — "Я лишь обвиняю вас", где одно исключало другое. Я ощутил шоковый эффект этого логически невозможного состояния, при котором А и —А были истинными одновременно.

Собираясь помочь моему анализируемому, я не мог просто отметить этот интуитивный скачок и рассуждать о противоречии — мне пришлось пройти через стадию смятения чувств, зачастую столь болезненную и физически, и духовно.

Обычно при такой встрече нужно отмечать собственные разнообразные попытки отрицать то, что происходит нечто странное, поскольку совмещенные противоположности приводят к характерному чувству необычности, создаваемому психотическими областями мозга. К примеру, можно заметить тенденции к диссоциации и нормализации высказываний анализируемого. Затем нужно постараться намеренно освоить (leaning into) поле во всем воплощенном присутствии, поддерживая интерес к самому смятению как таковому и к тому качеству противоречивости, которое редко удается ощутить и которого мы стремимся избегать. Такая активность со стороны аналитика является важнейшим аспектом восприятия и противоположна рационально-научному подходу, который настаивал бы на реальности мира — реальности, отдельной и не зависимой от подобной субъективности. Сам по себе хаотический опыт — это измерение, открывающееся актуальному на данный момент типу восприятия (Rosen, 2006, р. 33—34).

После того как я сознательно перенес боль, сопровождающую это поле слияния, я смог говорить о противоречивых состояниях со своим анализируемым. Только тогда мои слова или тон голоса он воспринял как безопасные. Казалось, был создан контейнер, в котором он и я смогли увидеть противоположности и глубже погрузиться в переживание их. Без предварительной обработки мои слова были бы малозначимыми.

Когда между сознательным и бессознательным человека или между одним человеком и другим ощущается пространство, то именно в этом пространстве и можно воспринять или по крайней мере контейнировать противоположности в данный момент. Их можно ощутить и почувствовать, и, если не позволять себе игнорировать или диссоциировать это противоречивое состояние, испытать всю психотичность коммуникации. Восстанавливается способность аналитика думать и объединять, и то же происходит с анализируемым.

Следующий пример поможет подробнее проиллюстрировать тонкую игру психотических оппозиций в случаях, когда комплекс слияния организует поле отношений. Анализируемый по имени Кевин рассказал о весьма страстном вечере, проведенном с женщиной. Когда они оказались в постели и занялись любовью, она сказала ему: "Мне нравится твоя мужская энергия". Это резануло его слух: подумав о том, что она произнесла, Кевин решил, что, не будучи еще достаточно знакома с его сексуальной стороной, она решила сделать ему комплимент.

Когда Кевин произносил "Мне нравится твоя мужская энергия", я почувствовал некую странность этого высказывания. Когда я смотрю на фразу сейчас, написав ее, она кажется мне совершенно нормальной: просто открытое сообщение женщины о чувствах. "Необычность" утверждения не передается в записи, словно бы иное измерение не допускается в письменное изложение (:м. главу 12 и идею Ле-винаса о Высказываемом и Высказанном). Психотические качества, которые могут выглядеть как противоположности, уничтожающие друг друга и саму способность человека думать и рефлексировать, т. е. функционирование его Эго, могут прорываться сквозь структуры вытеснения и проявляться в поле с такой мощью, которой не обладают иные психические содержания. Именно это проявляется как некая странность в поле.

Мое собственное восприятие было расширено или сфокусировано на поле между нами, которое, как я чувствовал, могло содержать в себе ответы, недоступные Кевину в тот момент, когда он услышал фразу. Никогда нельзя знать наверняка, справедливо ли такое чувство. Рациональное обдумывание легко может заставить все испариться. Парадоксально, но нужно отложить яд здравомыслия и позволить этой отсрочке стать самым высоким уровнем мастерства, проверяющим, в конце концов, каков результат этого акта воображения (насколько это вообще возможно), то есть какова его истинность и ценность для анализируемого. А пока можно только верить этому чувству⁹.

После дальнейших расспросов о том, что он чувствовал, когда девушка произнесла, как ей нравится его мужская энергия, Кевин смог вспомнить, что он почувствовал, что это странная фраза, и что он не очень-то поверил ей. Сначала, пояснил он, это чувство возникло от его убеждения в том, что на самом деле она недостаточно хорошо его знала, для того чтобы так быстро сказать такое. Однако это была лишь одна из его многих попыток дать рациональное объяснение чему-то, что, как он чувствовал, не было рациональным, а именно — чувству необычности или странности.

Чувствуя смутное, неясное качество или диссоциацию в собственных мыслях и в том, как я воспринял все рассказанное им, я призвал Кевина еще глубже проанализировать то, как он себя чувствовал, особенное внимание уделяя телесным ощущениям. Делая это, он начал ощущать противоположности в том, что девушка сказала ему. Он почувствовал, что фраза "Мне нравится твоя мужская энергия" противоречила иному утверждению, чему-то наподобие следующего: "Но есть много вещей в мужчинах и их способах вести себя, которые мне не нравятся". Он свел это к паре "Мне нравится твоя мужская энергия" — "Есть вещи, которые ты можешь сделать и которые не понравятся мне". И наконец: "Мне нравится это" — "Мне не нравится это", где "это" относилось уже к его энергиям в большем масштабе, энергиям, многие из которых он еще не проявлял при ней. Сочтя свое собственное ощущение странности в словах девушки важным и проникая в него, я помог Кевину добраться до необходимого ему осознания и уловить привкус безумия в ее сообщении¹⁰.

Кевин страдает острым комплексом слияния, и неудивительно, что ему потребуется некоторая помощь моей хтонической энергии (погруженности в поле воплощенным образом), которая не будет рассеяна его защитами; ему нужно это, чтобы собрать необходимую энергию и структуру и суметь справляться с подобными взаимодействиями. Если он не сможет задействовать это, то новые отношения он завяжет уже с серьезным дефицитом, поскольку усвоит скрытое предписание не быть самим собой, а всегда фильтровать то, что он делает и чувствует, заботясь о том, одобрит или не одобрит это его партнер.

В данном случае комплекс слияния можно рассматривать как структуру, которая организует поле между Кевином и его девушкой, а затем и между нами. В тот момент у него не было силы отличить себя от поля и серьезно отнестись к собственным ощущениям. Он уловил предписание не делать этого и остался поглощенным полем. У него не было достаточно доверия к собственному воображению и неординарному восприятию, которые, как он твердо верил, его партнерша отрицала бы. Кроме того, ему нужно было бы осознать природу комплекса слияния в поле между ними и таким образом испытать крайне противоречивые полюса своей собственной глубокой потребности в слиянии и одновременно — потребности в разъединенности. В следующей главе комплекс слияния в отношениях будет рассмотрен более подробно.