Контекстуальность эмоциональной жизни

Центральной темой теории интерсубъективных систем психоаналитического направления, которое я с моими коллегами разрабатывали в течение трех десятилетий (Stolorow, Atwood, Ross, 1978; Stolorow, Atwood, Orange, 2002),- является та мысль, что смещение акцента психоаналитического мышления с главенства влечений на главенство аффектов переводит психоанализ в область феноменологического контекстуализма (Orange, Atwood, Stolorow, 1997) и фокусирует исследование на динамическом интерсубъективном поле (Stolorow, 1997). В отличие от влечений, берущих свое начало глубоко внутри картезианского «изолированного разума», аффекты, т. е. субъективные эмоциональные переживания, в течение всей жизни, с самого рождения регулируются (или нарушаются) в рамках текущих систем отношений. Таким образом, определение аффекта как центра психической жизни автоматически влечет за собой радикальную контекстуализацию практически всех ее аспектов.

Традиционная фрейдистская теория проникнута картезианским «мифом об изолированном разуме» (Stolorow, Atwood, 1992, ch. 1). Философия Декарта раздваивает субъективный мир на внутреннюю и внешнюю области, отделяя как сознание от тела, так и познание от аффекта, овеществляя и абсолютизируя полученные в результате этого разделения понятия и изображая сознание как объективную сущность, которая занимает свое место среди других объектов, как «мыслящую вещь», имеющую в себе все свое содержание и взирающую на внешний мир, от которого она сущностно отчуждена. Пожалуй, самый важный философский вызов картезианскому субъект- объектному разделению был брошен Хайдеггером (Heidegger, 1927). По разительному контрасту с отделенным от мира субъектом Декарта, для Хайдеггера бытие человеческой жизни изначально встроено «в-мир». На взгляд Хайдеггера, человеческое «бытие» насыщено миром, в котором оно пребывает, так же как и жизненный мир пропитан человеческими смыслами и ценностями. В свете этой фундаментальной контекстуализации особенно примечательным является рассмотрение Хайдеггером человеческих аффектов.

Для обозначения экзистенциального фундамента аффективности (чувств и настроений) Хайдеггер использует термин Befindlichkeit, схватывая этим характерным для его стиля громоздким существительным базовое измерение человеческого существования. Буквально это слово может быть переведено как «само-чувствие» (how-one- finds-oneself-ness). Как отметил Джендлин (Gendlin, 1988), этот термин обозначает одновременно как то, что человек чувствует, так и ситуацию, в которой он это чувствует, - чувствуемое ощущение себя в ситуации до картезианского разделения на внешнее и внутреннее. Для Хайдеггера Befindlichkeit - раскрывающая аффективность - это модус жизни, бытия-в-мире, глубоко встроенный в конститутивный контекст. Концепция Хайдеггера подчеркивает полную контекстную зависимость и контекстную чувствительность человеческой эмоциональной жизни.

Мой собственный интерес к аффективности начался с моей ранней статьи, написанной в соавторстве с моей покойной женой Дафной Сокаридес Столороу (Socarides, Stolorow, 1984/85), в которой мы попытались интегрировать нашу развивающуюся интерсубъективную теорию с базовыми положениями психологии самости Хайнца Кохута. В предложенных нами расширениях и уточнениях кохутовской концепции «объекта самости» (Kohut, 1971) мы утверждали, что «функции объекта самости имеют фундаментальное значение в интеграции аффекта» в организацию переживания самости и что потребность в связях с объектом самости «самым существенным образом относится к необходимости [созвучного] отклика на аффективные состояния на всех этапах жизненного цикла» (Socarides, Stolorow, 1984/85, p. 105). Обсуждение Кохутом потребности в отзеркаливании, например, было интерпретировано как указание на роль точного чувственного отклика в интеграции экспансивных аффективных состояний, в то время как его описания голода по идеалу истолковывались как указание на важность созвучной эмоциональной поддержки и сдерживания в интеграции болезненных реактивных аффективных состояний. В той давней статье мы описали эмоциональные переживания как неотделимые от тех интерсубъективных контекстов сонастройки (или ее отсутствия), в которых они были прочувствованы.

Многочисленные исследования в области психологии развития и даже нейробиологии подтвердили центральную мотивационную важность аффективных переживаний, конституируемых в системе отношений «ребенок-воспитатель» (см. Beebe, Lachmann, 1994; Demos, Kaplan, 1986; Lichtenberg, 1989; Jones, 1995; Sander, 1985; Siegel, 1999; D.N. Stern, 1985). Понимание того факта, что эффективность (Befindlichkeit) имеет первоочередную важность в формировании мотивации, позволяет нам контекстуализировать широкий спектр психологических явлений, которые традиционно находились в фокусе психоаналитического исследования, таких как: психологический конфликт, травма, перенос и сопротивление, бессознательное, а также терапевтический эффект психоаналитической интерпретации. В той же статье, посвященной аффектам и функциям объектов самости, мы указывали на природу интерсубъективных контекстов, в которых формируются психологические конфликты: «Отсутствие устойчивых созвучных откликов на аффективные состояния ребенка приводит к... значительным отклонениям от оптимальной интеграции аффектов, а также к склонности к диссоциации или отрицанию аффективных реакций» (Socarides, Stolorow, 1984/85, p. 106). Психологический конфликт развивается, когда центральные аффективные состояния ребенка не могут быть интегрированы в силу того, что они вызывают несозвучные отклики воспитателей, носящие интенсивный или устойчивый характер (Stolorow, Brandchaft, Atwood, 1987, ch. 6). Подобные неинтегрированные аффективные состояния становятся источником пожизненного эмоционального конфликта и уязвимости по отношению к травматическим состояниям в силу того, что они переживаются как угроза одновременно и связной психологической структуре личности, и поддержанию жизненно важных связей. Таким образом, возникает необходимость в защите от аффектов.

С этой точки зрения травма развития может рассматриваться не как затопление инстинктами плохо оснащенного картезианского сосуда, а как переживание непереносимого аффекта. Кроме того, как я покажу в следующей главе, непереносимость аффективных состояний может быть понята только в свете тех систем отношений, в которых они проявлялись (Stolorow, Atwood, 1992, ch. 4). Травма развития возникает в рамках определенного интерсубъективного контекста, главной особенностью которого является нечувствительность к болезненным аффектам, и, как следствие, распад диады «ребенок-воспитатель» как системы взаимного регулирования. Это приводит к потере ребенком способности интегрировать аффект и в результате - к невыносимым, перегруженным, дезорганизованным состояниям. Болезненные или пугающие аффекты становятся травматичными, когда сонастройка, в которой ребенок нуждается как в поддержке, способствующей переживанию этих аффектов, их контейнированию и интеграции, полностью отсутствует.

Одним из последствий травмы развития, понятым с точки зрения отношений, является то, что аффективные состояния приобретают устойчивый разрушительный характер. Из повторяющегося опыта несозвучных откликов ребенок выносит бессознательное убеждение в том, что стремление к развитию и болезненные эмоциональные состояния являются выражением вызывающего отвращение дефекта или присущей самому ребенку внутренней порочности. Это часто приводит к созданию защитного идеала самости, представляющего образ себя, очищенного от причиняющих боль аффективных состояний, которые воспринимались как нежелательные или угрожающие по отношению к воспитателям. Жизнь в согласии с этим очищенным от аффектов идеалом становится основным требованием для поддержания гармоничных связей с другими людьми, а также для сохранения самооценки. После этого появление запрещенного аффекта переживается как неспособность воплотить требуемый идеал, как проявление скрытой, внутренне присущей самому человеку дефективности и порочности и сопровождается чувством изоляции, стыда и ненависти к себе.

В психоаналитической ситуации качества и действия аналитика, которые позволяют интерпретировать себя в соответствии с подобным бессознательным смыслом аффекта, подтверждают возникающие в переносе ожидания пациента, что появление подобных эмоциональных состояний будет встречено отвращением, презрением, тревогой, незаинтересованностью, избеганием, попытками эксплуатировать пациента, или что они могут повредить аналитику и уничтожить терапевтический альянс. Подобные трансферентные ожидания, невольно подтвержденные аналитиком, являются мощным источником сопротивления переживанию и артикуляции аффекта. С этой точки зрения трудноразрешимые повторяющиеся переносы и сопротивления могут быть поняты как ригидные «состояния притяжения» (Thelen, Smith, 1994) системы «аналитик-клиент». В таких состояниях аналитическая позиция сближается с самыми мрачными ожиданиями и страхами клиента, тем самым подвергая его повторной угрозе ретравматизации. Фокусирование внимания на аффекте и его смысле контекстуализирует как перенос, так и сопротивление.

Вторым следствием травмы развития является значительное сужение горизонта эмоциональных переживаний - таким образом, что из него исключается все, что ощущалось неприемлемым, невыносимым или слишком опасным в конкретных интерсубъективных контекстах (Stolorow et al., 2002, ch. 3). Идеи о горизонте переживаний развивались мною и моими коллегами в течение трех десятилетий, имея своим началом наши попытки очертить интерсубъективные источники различных форм бессознательного. Результаты этой работы обобщены в главе 5. Здесь же я хотел бы подчеркнуть то, что фокус на аффекте контекстуализирует так называемый «барьер вытеснения» - ту самую границу между сознанием и бессознательным. Таким образом, Befindlichkeit включает в себя и само чувство и тот контекст отношений, в котором ему было (или не было) позволено достичь полноты бытия.

Подобно сужению и ограничению горизонта эмоционального опыта, его расширение также может быть понято лишь исходя из тех интерсубъективных контекстов, в которых он формировался. Я завершу главу несколькими замечаниями относительно терапевтического эффекта психоаналитической интерпретации.

В психоанализе велась весьма продолжительная дискуссия о том, что же играет ведущую роль в терапевтических изменениях: когнитивный инсайт или эмоциональная привязанность. Термины, в которых ведется эта дискуссия, берут свое начало непосредственно в дуалистической философии Декарта, разделявшего человеческий опыт на когнитивный и аффективный. Однако подобное искусственное разделение человеческой субъективности не выдерживает критики в свете посткартезианской философии. Познание и аффект, мысль и чувство, интерпретация и отношения - все они могут быть разделены лишь в патологии, что прекрасно иллюстрирует пример самого Декарта - глубоко одинокого человека, создавшего доктрину изолированного разума (см. Gaukroger, 1995; Stolorow et al., 2002, ch. 1); доктрину бесплотного, ни во что не встроенного, лишенного контекста cogito.

Дихотомия между инсайтом через интерпретацию и эмоциональной связью с аналитиком окажется полностью ложной как только мы осознаем, что терапевтический эффект психоаналитических интерпретаций лежит не только в тех озарениях, которые они вызывают у пациента, но также и в степени демонстрации того факта, что аналитик созвучно откликается на его аффективную жизнь. Я уже давно утверждал, что хорошая (т. е. приводящая к изменениям) интерпретация - это процесс отношений, центральным компонентом которого является переживаемый клиентом опыт того, что его чувства понимают (Stolorow et al., 1978). Такой опыт имеет также специфическое трансферентное значение, которое является частью его силы, способной привести к изменениям (Stolorow, 1993), поскольку пациент вплетает этот опыт в ткань своего стремления к развитию, мобилизованного психоаналитическим взаимодействием.

Интерпретация не стоит в стороне от эмоциональных отношений между пациентом и аналитиком - это неотъемлемое и, на мой взгляд, решающее измерение этих отношений. На языке теории интерсубъективных систем происходящее за счет интерпретаций расширение способности пациента к рефлексивному осознанию старых повторяющихся организующих принципов происходит совместно с аффективным воздействием текущих отношений с аналитиком. И то и другое являются неразрывными составляющими единого терапевтического процесса, который устанавливает возможность альтернативных принципов для организации опыта, в результате чего эмоциональные горизонты пациента могут расширяться, обогащаться, становиться более гибкими и более сложными. Для того чтобы данный процесс развития был устойчивым, аналитическая связь должна быть в состоянии выдержать болезненные и пугающие аффективные состояния, которые могут сопровождать циклы дестабилизации и реорганизации. Очевидно, клинический фокус на аффективном опыте в интерсубъективном поле анализа контекстуализирует процесс терапевтического изменения одновременно во многих отношениях.

Вернуться в блог