Top.Mail.Ru
Швек Ж. Добровольные галерщики. Отрывок читать онлайн

Швек Ж. Добровольные галерщики. Отрывок

Глава V. Эротический подрыв и самоуспокоительный подрыв: двойная потенциальность соматических функций*

Ранние соматические нарушения поднимают теоретический вопрос о тех взаимосвязях бессознательного с биологическим, которые устанавливаются в самом начале жизни. Как можно представить себе соединение психики с первыми жизненными функциями - соматическими, биологическими, органическими?

* Выступление на круглом столе по психосоматике в Парижском психоаналитическом обществе 21 ноября 1995 года, впервые опубликовано в: Revue française de psychanalyse. 1996. № 10.

Я предлагаю здесь несколько размышлений об этих первых психосоматических взаимосвязях.

Гипотеза о функциональном самоуспокоении

В модели Пьера Марти «первичная мозаика» биологических, соматических и психических функций формирует первоначальное бессознательное, у которого нет ни исходной организации, ни общей программы. Оно постепенно, по ходу развития, обеспечивает перегруппировку соматических и психических функций, и именно материнская функция опосредует подобную организацию жизненных функций младенца, соединяет их, устанавливает иерархию и ведет к формированию психосоматического функционального единства.

Мать в силу личных психических особенностей может вызвать у своего ребенка избыток возбуждения и совозбуждения. От нее зависит формирование точек фиксаций, которые в дальнейшем будут обеспечивать реорганизацию процесса психосоматического регресса, реорганизацию, поддержанную либидо, тогда как отсутствие точек фиксаций способствует беспрепятственному развитию и продвижению прогрессивной дезорганизации, поддерживаемой инстинктом смерти, который, по мнению Пьера Марти, на самом деле не является влечением к смерти, а представляет собой недостаточность либидинальной активности*.

* Данная концепция будет переформулирована П. Марти несколько иначе (на мой взгляд, без изменения сути), когда он откажется от ссылки на либидо, предпочитая заменить его инстинктами и влечениями к жизни: «Мы не можем себе представить, что инстинкт смерти обладает автономным энергетическим потенциалом, независимым от обратного по знаку энергетической нагрузки инстинкта жизни, находящегося на соответствующем функциональном уровне. На самом деле оба инстинкта являются фундаментальными и фундаментально связанными в своей неразделимой противоположности» (Marty, 1976, р. 125).

Точки фиксации, таким образом, соответствуют укоренению смешанных, соединенных влечений.

В данной теоретической концепции ранние функциональные нарушения появляются при встрече ребенка, имеющего с рождения свои собственные функциональные особенности и ритмы, с другими ритмами, способными нарушить и модифицировать его изначальный ритм; речь идет о ритмах людей, ухаживающих за ним, воспитывающих его, и представляющих его окружение. Именно из-за данной конфронтации появляются функциональные расстройства и нарушения функций.

Однако чтобы представить себе последствия подобной конфронтации, я считаю полезным и даже необходимым добавить к модели Пьера Марти фрейдовский постулат о первоначальном вытеснении, находящемся у истоков первых бессознательных формирований*.

* Это сделано с целью сближения двух теоретических концепций, имеющих разную логику (сближение, проведенное Клодом Смаджа в 1991 году).

В работе «Торможение, симптом и тревога» Фрейд дает определение первоначального вытеснения и говорит о том, что оно, вероятно, обусловлено «количественными факторами: чрезмерной силой возбуждения и взломом системы противовозбуждения». Другими словами, оно обусловлено травмой (количественные факторы превращаются в травму, если они превышают возможности смешения - связывания влечений или сексуального совозбуждения).

Для младенца травма - это обычное явление, она легко возникает у него из-за избытка как удовольствия, так и неудовольствия. Вытеснение позволяет «психизировать» ее, а при невозможности первоначального вытеснения у младенца появляются функциональные соматические нарушения, которые и свидетельствуют об этой неудаче.

Мне также кажется, что проявления ранних функциональных соматических нарушений будут гораздо понятнее, если они будут рассмотрены под углом антагонизма влечений, господствующего в рамках функций. Я здесь сошлюсь на положение 3. Фрейда, сформулированное им в работе «Я и Оно», согласно которому в каждом кусочке живой субстанции влечение к жизни и влечение к смерти действуют вместе, но в меняющихся пропорциях, одно в направлении созидания, а другое в направлении разрушения». Эта идея позднее обсуждалась им в «Очерке о психоанализе» (1940) в аспекте биологических функций, в рамках которых оба эти влечения смешиваются или сочетаются.

Нарушенное функционирование соматической функции в отношениях с матерью, как мне кажется, иногда опережает, а иногда запаздывает по сравнению с другими функциями. Такой асинхронизм оставляет свой отпечаток и структурирует Я особым образом, придавая ему черты того, что Фрейд называл телесным Я, которое формируется на основании недифференцированного пока еще Я-Оно. Вытесняющая сила, гармонично проявляющаяся у матери в отношениях со своим ребенком, позволяет ему осуществить первоначальное вытеснение, а затем и эротизацию зон и функций. Наоборот, в тех случаях, когда природа материнских посланий делает невозможным первоначальное вытеснение, это приводит к определенной форме повторной дисфункции тела, например, самоукачиванию и мерицизму.

Четырехлетний ребенок приходит на свой очередной сеанс и показывает, как он это часто делает, что он не желает ни видеть меня, ни общаться со мной. Он устраивается в кресле и на всем протяжении сеанса раскачивается на нем взад-вперед. Он не страдает аутизмом. Он смотрит на меня, он следит за ходом моих мыслей, и мы ведем разговор, пока он продолжает раскачиваться.

Затем к своему раскачиванию он добавляет срыгивание и пережевывание слюны, которую он глотает, срыгивает, и вновь проглатывает. Так он делает не переставая.

Действия этого ребенка представляют собой самоуспокоительные приемы. Они состоят из навязчивых повторений в чистом виде. Эти действия вызваны влечением, а именно влечением к смерти. А у подобного влечения одна цель: достижение тишины, спокойствия. Ребенок желает, чтобы его оставили в покое. Таким образом он пытается выплеснуть наружу через моторику часть несвязанного влечения к смерти, согласно идее 3. Фрейда, развитой им в работе «Экономическая проблема мазохизма». Он чувствует себя слишком возбужденным, слишком простимулированным со стороны своего окружения, и это то, что он испытывает постоянно, начиная с самого раннего возраста.

Раскачивание и мерицизм начали проявляться у него в самые первые месяцы жизни. Они заменили ему классические аутоэротические действия, которые у него отсутствовали.

Я полагаю, что очень ранняя защитная система самоуспокоения установилась благодаря автоматизму навязчивого повторения. Из-за перегруженности системы противовозбуждения используемое навязчивое повторение более не стремится к достижению удовлетворения влечения через разрядку, оно направлено на простой возврат к нулевому уровню возбуждения, к спокойствию, согласно выражению Мишеля Фэна. Спокойствие, достигнутое при помощи механического поведения в сфере сенсомоторики, не может длиться долго, и потому возбуждение неизбежно возвращается.

Я полагаю также, что существует двойной потенциал для развития органических функций - под воздействием влечений, работающих в их рамках, и под влиянием матери, которая благоприятствует или не благоприятствует союзу влечений и, следовательно, эротическому пути. Путь самоуспокоения, как мне кажется, может начаться очень рано из-за нарушения первичных соматических функций.

Гипотеза двойного потенциала разрушения в развитии соматических функций

Я хочу представить эту гипотезу, сославшись сначала на статью 3. Фрейда «Психогенное нарушение зрения с позиции психоанализа», в которой он пишет, что «в распоряжении сексуальных влечений и влечений Я находятся одни и те же органы и системы органов». Таким образом, становится понятно, что функция любого органа может быть нарушена, подорвана его чрезмерной эротизацией*.

* Понятие эротического подрыва, которое я здесь использую, обозначает движение, идентичное тому, которое уже давно описано Кристофом Дежуром под названием либидинального подрыва (Dejours, 1989).

Основываясь на теории влечений, которая получила признание после 1920 года, можно указать и на другую возможность такого подрыва, на этот раз через отсоединение влечения к смерти, когда Эрос недостаточно связывает вместе влечения и когда часть влечения к смерти, нашедшая выход во внешний мир с помощью моторики, не обеспечивает адекватным образом его разрядку.

Я выдвигаю гипотезу о том, что преобладание несвязанного влечения к смерти могло бы явиться причиной компульсивного действия в сфере зрения; чтобы проиллюстрировать клинически, что соответствует эротическому подрыву (речь идет об истерической слепоте), я привожу пример возбужденного пальца, которым водят перед глазами. Это наблюдается у детей со слабо развитым аутоэротизмом. Он заменяется механическим поведением, которое создает стимуляцию в перцептивной сфере через навязчиво повторяющееся моторное действие «по ту сторону принципа удовольствия», что свидетельствует, на мой взгляд, о том, что галлюцинировать объект невозможно, и, как следствие, о том, что не удается получить галлюцинаторное удовлетворение.

Можно было бы привести и другие подобные случаи, например, использование определенного шума, например, возникающего при бесконечно открывающейся и закрывающейся двери, о котором шла речь в предыдущей главе. Когда мышление застывает аналогично тому, как это происходит в ситуации травматического невроза, перцепция катастрофы, которая привела к возбуждению, превышающему возможности по его связыванию, а именно перцепция уходящей матери, повторяется вновь и вновь с целью хотя бы ретроактивного совладания с ее уходом.

Самоуспокоительные приемы сохраняют прямую связь с травмой, которую они повторяют через зрение, слух, иногда через обоняние.

В целом оказавшаяся катастрофической первичная перцепция, как мне представляется, имеет отношение к преждевременной утрате объекта, когда ребенок не обладает еще необходимой зрелостью. Как следствие, он будет активно пытаться совладать с этой травматической потерей, стараясь рано обходиться без объекта.

Подобные попытки защиты Я обнаруживаются и у взрослых, которые таким образом продолжают использовать антитравматические системы, сформированные в раннем детстве. В связи с этим я думаю о тех страдающих бессонницей детях, которые иногда вплоть до годовалого возраста демонстрируют гиперактивность, очень рано становятся неласковыми, ершистыми, отдают предпочтение очень шумным играм. В шуме сохранился травматический сенсорный след, но не только этим привлекателен для них шум - с его помощью они избегают контакта с матерью. Недостаточный уход, о котором идет речь, иногда может быть связан с материнской инвестицией, передающей ребенку, как в приведенном выше примере, часть ее бессознательной деструктивности, ее смертоносных импульсов страха. Но чаще ее бессилие, а именно неспособность облегчить боль заставляет ее жить в атмосфере, не внушающей достаточно доверия. Определяющим, как мне представляется, является то, что этот материнский объект, не способный облегчить страдание, переживается как несостоятельный, даже разрушительный, и потому его следует отрицать, по крайней мере, в качестве помогающего объекта.

Неласковый младенец старается помочь себе сам, прибегая для этого к преждевременной автономии от своей матери, которую он воспринимает как источник своего возбуждения. Как следствие - раннее появление независимого поведения, сопротивление объектализации (тому, чтобы мать стала для него объектом) и поиск успокоения через моторику и шум.

В примере со зрением, нарушенным манипуляциями палец-глаз, я предполагаю, что источником травмы является визуальная перцепция отсутствия матери в условиях, когда ее отлучение не смогло еще репрезентироваться ребенком.

Самоспровоцированные ощущения, как мне кажется, отсылают нас к сенсорным следам, оставленным травматическим опытом в первичном бессознательном, когда Я-Оно еще были недифференцированны.

Игра со светом и тенью напоминает об уходе и возврате матери; игра с катушкой не удалась, и это не позволяет совладать, проработать и символизировать отсутствие объекта. Такая игра является самоуспокоительным приемом, неспособным обеспечить разрядку возбуждения и ведущим лишь к «идентичному повторению» в смысле «рабов количества» Мишеля де М’Юзана, в чем я усматриваю лишь действие несвязанного влечения к смерти.

С той осторожностью, которую следует соблюдать при формулировке гипотез о первичных феноменах у младенца, я полагаю, что двойной потенциал существует с самого начала у каждой первичной органической функции. Один из них может привести к эротическому подрыву и к созданию эрогенной зоны (когда влечения слишком сильно вовлечены и переплетены), второй ведет к преобладанию действия, направляемого влечением к смерти в процессе самоуспокоения функции (когда влечения недостаточно вовлечены и переплетены между собой). Самоуспокоительный подрыв проистекает, по-моему, из особого нарушения функции первичной мозаики, вызванного невозможностью первоначального вытеснения. Он свидетельствует о намечающейся преждевременной дифференциации Я вокруг сенсорных следов раннего травматического опыта, запечатленного в еще недифференцированном Я-Оно.

Под этим углом зрения может быть пересмотрено определенное количество функциональных нарушений ребенка.

Мерицизм в этом случае можно было бы рассматривать как самоуспокоительный прием самокормления, а самоубаюкивание малыша, подверженного бессоннице, - как самоуспокоительный прием засыпания*.

* По этому пункту мы отсылаем читателя к работам Мишеля Фэна.

Ребенок с мерицизмом через непрекращающееся пережевывание срыгиваемого молока сам организует себе ситуацию нарушения кормления, чтобы попытаться совладать с травмой, вызванной неспособностью окружения обеспечить ему чувство наполненности и невозможностью удовлетворить его первичный нарциссизм. Мерицизм представляется мне защитным приемом, использованным против первичного травматизма, такого, например, как травматическое отнятие от груди, и против последовавшего за этим горя. Таким образом, он заменяет неудовлетворительные отношения с матерью и неполноценные аутоэротизмы механическим повторением первого травматического этапа; его результатом является лишь самоистощение.

Младенец, использующий самоуспокоительное самокормление, непрерывно повторяет травматическое отнятие от груди, но один, без объекта, с которым можно было бы установить либидинальные отношения. Он воспроизводит с помощью молока во рту ощущения кормления матерью, с той только лишь разницей, что мать при этом исключена. То же самое относится и к ребенку, засыпающему в ритмах самоуспоко- ительного убаюкивания. Понятие самоуспокоения, кстати, можно использовать и по отношению к самым различным органическим функциям.

Связывание влечений зависит от материнской функции

Другие психосоматические нарушения, наоборот, являются следствием вторичной либидинальной связи, которая могла появиться очень рано. У девочки лет пятнадцати наблюдается выраженный ларингоспазм, который появляется всякий раз, когда мать ей перечит. С самого рождения у нее возникали срыгивания, вызванные довольно банальным рефлюксэзофагитом, опасность которых была сильно преувеличена врачами, предостерегавшими родителей о возможности ее внезапной смерти из-за них. Поэтому, когда в возрасте двух месяцев она подавилась во время срыгивания и у нее появился цианоз и задержка дыхания, это вызвало у всех опасения и страх, что она может умереть из-за удушья. Некоторое время спустя у ребенка появляется ларингоспазм, напоминающий истерический симптом, актуализирующий реминисценции первоначального травматизма, и я согласен с Дениз Брауншвейг, когда она говорит в связи с аналогичным случаем, что данные реминисценции показывают «эрогенную активность следа, возникшего вследствие первичного вытеснения, и вместе с тем его включение в автоматизм навязчивого повторения влечения к смерти»*.

* Braunschweig Denise. Discussion // Revue française de psychosomatique. 1996. № 10.

Здесь следует отметить связывание, смешение влечений, которое произошло вторично при контакте девочки с матерью; нам также становится совершенно понятно и то, какое влияние на выбор симптома могли оказать ее отношения с матерью, установившей после первого приступа удушья денный и нощный присмотр за респираторной функцией дочери.

Эротический путь, или путь связывания влечений, предполагает возможность и способность к вытеснению. Он зависит от способов материнских инвестиций и дезинвестиций, и в конце концов именно материнская функция придает навязчивому повторению травматического возбуждения в какой-то органической функции у младенца эротическое или, напротив, самоуспокоительное значение.

Сенсорный или телесный элемент, присутствующий в самоуспокоителъных приемах взрослого человека как продолжение его ранних травм

Гипотеза такого функционального самоуспокоения, отталкивающегося от телесных ощущений, позволяет рассмотреть самоуспокоительные приемы взрослого человека под другим углом зрения.

Механизированные жесты и движения, бесконечно повторяемые этими добровольными галерщиками, которые истощают себя бегом, ходьбой или греблей, содержат, в конечном счете, телесный след очень раннего травматического опыта, который не смог быть репрезентирован, а был складирован в недифференцированном Я-Оно; таким образом, этот опыт остался активным и не связанным. То же самое относится и к тем, кто навязчиво воспроизводит, к примеру, визуальные и слуховые образы, относящиеся к пережитой автомобильной аварии.

Я также полагаю, что взрослые, повторно попадающие в экстремальные ситуации на льдинах, в пустынях или океанах, повторяют таким образом с целью самоуспокоения ситуации пережитого ими травматического отчаяния, чье очень раннее происхождение, как мне кажется, подтверждается характером того сенсорного элемента или телесного ощущения, которое они ищут. Так, холод, жара, обезвоживание, а также - я уже об этом упоминал - странное, деформированное пространственное самовосприятие, когда индивид воспринимает себя крошечным в непомерном, бескрайнем окружении, - все это напоминает восприятие младенца, помещенного в гигантский мир взрослых, перед которым он был бессилен.

Во всех приведенных ранее случаях с детьми или взрослыми ожидание опасности не приводит к появлению контринвестиции через страх как сигнал тревоги, и Я защищается от травматической опасности, ощущаемой пассивно, активным способом, с помощью навязчивого повторения.

Такой способ уменьшения травматического возбуждения напоминает, если воспользоваться понятиями из метапсихологии 1915 года, применение ранних защит, которые проявляются еще до появления вытеснения, незыблемы в своем примитивном функционировании и остаются на этом раннем этапе, когда участь влечений еще не решена. Доступ к пассивности стеснен, и в то же время идет поиск активного способа совладания.

Обходиться без объекта, чтобы не ощущать скорбь от его утраты

Если допустить, что влечение к смерти проявляет активность с самого начала жизни, соединяясь и сталкиваясь с влечением к жизни, то можно заметить его проявления в травматофильном и самодеструктивном поведении субъекта, ищущего истощения за счет навязчивого повторения, или быстрого погружения в сон, или успокоения через возбуждение.

Мне представляется, что в самоуспокоительном повторении, старающемся отодвинуть и упразднить травму, блокируя для этого психическую жизнь, существует и некая форма саморазрушения. Речь идет о саморазрушении и в тех случаях, когда для того, чтобы обойтись без объекта, травмированный младенец слишком рано развивает собственное Я, которое, в свою очередь, начинает притормаживать рано начавшееся развитие.

Целью поведения страдающих мерицизмом, неласковых или самоубаюкивающихся детей является достижение ими способности «обходиться без объекта»; подобное поведение противоположно работе горя по объекту. Это похоже на процесс «дезобъектализации» в том смысле, который придавал ему Андре Грин, или, скорее, к безобъектализации, что в случаях, упомянутым мною, совпадает с преждевременным развитием Я; согласно второй топике, это ведет к навязчивому повторению травматического опыта; это может вызвать у младенцев нарушение какой-нибудь функции.

«Обходиться без объекта» означает для ребенка, что он отказывается от одного и более аспектов заботы матери, которая переживается им как неспособная обеспечить совладание с влечениями, столь необходимое ребенку.

Влечения присутствуют у ребенка с самого начала, но только при контакте с матерью Эрос может связать влечения к смерти; в противном случае все будет благоприятствовать смертоносному исходу.

Мне кажется также, что младенец, защищающийся через самокормление или через самоубаюкивание, не ожидает более помощи со стороны своей матери; кроме того, он даже связывает последнюю с избытком возбуждения и потому вынужден защищаться от нее. Следовательно, мать переживается им как источник напряжения из-за возбуждения, которое ощущает младенец, и он преждевременно вынужден отказаться от поиска успокоения этого напряжения возле той, которая его вызывает.

Следовательно, поведение таких детей можно рассматривать как освобождение от отношения, как внедрение дезобъектализации, или безобъектализации, то есть как дефект связи через первичный мазохизм, дефект, источником которого может быть как отсутствие материнской заботы, так и ее избыток, который не позволяет ребенку пережить даже небольшой опыт болезненного ожидания и таким образом слишком эффективно контринвестирует возможности мазохистического связывания влечения к смерти.

В подобном поведении можно усмотреть также форму навязчивого повторения в надежде обуздания травматизма, пережитого в конфронтации с проявлениями материнского влечения к смерти, переданного ребенку во время ее ухода за ним. Ребенок, предпочитающий скорее истощение от самоубаюкивания, чем оператуарное убаюкивание своей матерью, представляется мне защищающимся, согласно гипотезе Мишеля Фэна, от материнской разрушительной инвестиции, которую он интериоризировал. Можно, в конце концов, считать, что именно такая серьезная дезинвестиция, с которой сталкивается данный ребенок в отношениях с матерью, и вызывает эффекты дезорганизации.

Лично я предполагаю, что происходит дезобъектализация и что она продолжается далее через систему самоуспокоительного повторения, которую ребенок строит для того, чтобы защититься от эффектов своего собственного несвязанного влечения к смерти.

Мать, которая либидинально недостаточно инвестирует своего малыша, может восприниматься им как источник его возбуждения. Именно данная частичная дезинвестиция матери из-за ее разрушительного характера в конце концов и принуждает ребенка к саморазрушительной дезинвестиции и к развитию самоуспокоительной системы. Происходит наложение разрушительных эффектов материнской инвестиции на несвязанное влечение ребенка к смерти; такое наложение не позволяет связать влечение к смерти; фактически эта встреча значительно укрепляет влечение к смерти ребенка.

В определенных случаях поведение ребенка, пытающегося «обойтись без объекта», без материнского объекта, сопровождается также и ненавистью к объекту, что поднимает вопрос о возможной проекции. Пример ранней ментальной анорексии (обычно около шести месяцев) показывает, как кормление может стать точкой опоры для проекции агрессивности ребенка. Оно может оказаться основой повторяющегося поведения избегания или отказа от еды, являющегося «саморазрушительным» в той мере, в какой оно противостоит инстинктам самосохранения. Подобное автоматическое функционирование, проявляющееся в нарушении пищевого поведения, возникает, когда мать, не сумевшая либидинализировать вскармливание, поддерживает у своего ребенка состояние возбуждения травматического регистра при его кормлении*.

* Здесь можно напомнить о предложенном Пьером Марти понятии функционального страдания, которое возникает при переходе от «индивидуального функционального ритма» к «приобретенному ритму».

Такое функционирование наводит на мысль, что у этого ребенка нет возможностей для аутоэротической компенсации, и несет отпечаток дефекта первоначальной способности к вытеснению. Прогресс в дифференциации Я-объект не сопровождается контринвестицией «не-матери», отмеченной появлением фобической боязни чужого лица, обычного для этого периода жизни. Вместо этого страх направляется на пищу. Речь не идет о простом перемещении страха чужого с лица на пищу; имеется в виду также и замена одного процесса - психического, на другой - поведенческий. Такая активность связана с недостаточностью психической организации и с наличием препятствий для формирования механизмов психических защит*.

* Я разделяю точку зрения Мишеля Фэна по поводу ментальной анорексии младенца, высказанную им в: Kreisler, Fain, Soulé, 1974.

На самом деле ребенку не удается отделить от своей матери проекцию собственных первичных разрушительных проявлений, чтобы переместить их на «не-мать»*, что побуждает его к отмене инвестиций своей матери, которые были им сделаны, частично во время кормления, и в то же время посредством данного активного отторжения он старается выплеснуть наружу несвязанную часть своего собственного влечения к смерти.

* Термин «проекция» является спорным. Вслед за Пьером Марти я полагаю, что предпочтительней было бы использовать понятия интроекции и проекции для обозначения уже известных и описанных психических процессов, в то время как поведение анорексичного младенца свидетельствует о наличии у него препятствий для ментализации и о недостаточности психических защит. Термин «не-мать» заимствован у Клода Ле Гуена (Le Guen, 1974).

Трудно завершить это теоретическое размышление о первых психосоматических взаимосвязях иначе, чем напомнив об их спекулятивном характере, хотя бы потому, что здесь речь идет о младенцах, не умеющих еще говорить, и потому, что влечение к смерти не может быть неопровержимо доказано клинически.

Вернуться в блог